Жребий брошен - Страница 25

— Готово!

Веревка вдруг остановилась, дав ему короткую передышку. Или это только он думал, что короткую. Стараясь удержать равновесие, не опуститься, Середин на кончиках пальцев переступал с места на место — а веревка больше не поднималась, петля не стягивалась. Олег начал понимать, отчего так странно вели себя под деревьями невольница и кормчий, зачем с таким веселым интересом за ними наблюдают собравшиеся воины, одетые на этот раз только в длинные простецкие рубахи, выпущенные поверх штанов — но все же опоясанные мечами. Во многих землях этого мира казнь была любимым развлечением для власть имущих и черни.

Через толпу проволокли Любовода с лицом, сплошь в синяках, и тихо скулящего Будуту. Их, скорее всего, поставили где-то рядом.

— На толстого кольцо ставлю, — предложил кто-то в толпе. — Первым выдохнется.

— Не, он сильнее будет. У тощего, вон, уже ноги подгибаются.

— Ты, Рухай, токмо кольца зря переводишь. Того, кто первым сдохнет, любой дурак угадает. Ты забейся на то, кто последним останется…

Пока воины, оглядывая приговоренных, заключали пари, рядом хрустнула ветка, кто-то — кажется, холоп, — вскрикнул, забормотал:

— Боги против… Боги-то против…

Однако воины лишь весело захохотали, а бедолагу, видимо, поставили под петлю снова. Внезапно шум и разговоры как отрезало, толпа расступилась, и вперед вышел уже знакомый Олегу рыжебородый воин, одетый, в отличие от всех, в прошитый наискось золотой нитью войлочный поддоспешник. Сапоги его сверкали от наклепанных бронзовых пластинок, лоб закрывала алая ленточка.

Воин остановился перед Олегом, заглянул ему в глаза, высматривая что-то неведомое, потом двинулся дальше. В напряженной тишине прошло несколько минут, после чего рыжебородый снова появился у ведуна в поле зрения и остановился, скользнув взглядом сразу по всем пленникам:

— Ну что, весело вам теперь, уроды? Весело, выродки жадные? Добра дармового захотелось? Богатства не заработанного? Теперь все получите. Петля волосяная теперича богатством вашим станет! — Он развернулся, сделал шаг прочь, но не утерпел и развернулся к приговоренным снова: — Семнадцать парней! Семнадцать славных ребят! За что? За лишнюю рубаху? Лишнюю пару сапог? Лишний кусок жратвы за обедом? За что вы их убили? Почему?!

Олег дернулся, пытаясь сказать, что ничего они не воровали, а свое забирали, и что не убивали никого, а в честной схватке одолели — но чуть не потерял равновесие, и петля тут же придавила горло так, что перед глазами пошли круги от удушья. Насилу равновесие восстановить успел, а то и задохнулся бы сразу.

— Как я их детям, их женам теперь в глаза посмотрю? Что матерям скажу, выродки? Во сколько вы жизнь их оценили, твари безродные? — мотнул головой рыжебородый. — Вот как вы с людьми, так и они с вами, уроды дикие. Теперь и ваша очередь подохнуть. И не просто, а в муке и вое предсмертном. Стоять так, на пальцах, будете, пока все мышцы в теле не затекут, не задеревенеют, пока слушаться не перестанут. Тогда они разгибаться начнут, а петли — затягиваться. И вы все понимать будете. Что умираете, что сдохнете с минуты на минуту, что конец приходит — но сделать не сможете ничего. Вот тогда вы про моих ребят и вспоминайте, что на реке за лодку гнилую зарубили. Да, знаю, Раджаф меня за это накажет. Что сам казнил, к нему не привел. Пусть накажет, я его гнев вытерплю. Но хоть душа моя, совесть успокоится, что выродкам таким землю топтать не позволил. Нет вам места среди живых. А боги мертвых пусть сами решают, что с вами делать. Все, счастливо подохнуть.

Рыжебородый ушел, и воины опять загалдели, заключая пари, гадая, кто задохнется первым, кто последним, как быстро все это произойдет. Некоторые считали, что первые трупы появятся уже к полудню, но многие склонялись к тому, что даже самых слабых из пленников хватит до первых сумерек.

Между тем Олег начал чувствовать, что ноги у него затекают уже сейчас — стоять на пальцах не так-то просто. Даже если от этого зависит твоя жизнь.

«Или, может, сразу пятки опустить и не корячиться? Лишить этих уродов удовольствия, а себя — мучений?».

Мысль показалась интересной — но даже в таких условиях покончить с собой ведун не решился. Пока человек жив — всегда остается шанс. Хоть какой-то, но шанс.

Резкий порыв ветра на миг лишил его равновесия — петля тут же даванула горло, перед глазами поплыли круги. Середин заплясал на носках, выискивая место, где он может удержаться выше всего. Веревка чуть-чуть ослабла, позволив сделать вдох, и он замер, боясь потерять найденное положение. В щиколотках и спине плавно нарастала тягучая узловатая боль. Ведун понял, что это продлится еще целую вечность, еще невероятно долго — до самого конца жизни. И ему стало по-настоящему страшно.

К полудню все тело словно горело огнем. Стоять на носочках, постоянно вытянувшись в струнку, в напряжении, не имея ни возможности хоть на секунду переменить позу, ни мгновения для отдыха, было не так-то просто. Совсем не просто. Рыжебородый был не прав. Смерть Середина больше уже не страшила — она представлялась отдыхом, когда он больше не будет чувствовать боли, не будет задыхаться и слушать веселые переговоры зрителей по поводу своих стараний остаться в живых. Раньше он думал, что на подобное издевательство способны только в Риме. Ан нет, нашлись любители полюбоваться на чужие муки и в приуральских лесах. Вдобавок ко всему, откуда-то налетела стая слепней, они стали садиться на лицо, выискивая место для укуса, ползали по губам и глазам, совались в ноздри.